Вот именно в этот момент мне ОЧЕНЬ хочется сесть и чего-нибудь написать. То есть, даже не ОЧЕНЬ, а ОЧЕНЬ. Невыносимо! И если послушать себя, не выключать компьютер, присесть к нему в одном домашнем носке, в свитере, надетом, как пончо, то есть, без рукавов, и начать стремительно записывать все, что придет в голову, результат будет прекрасен в степени нуваще.
Я это давно про себя знаю и даже намеренно использую, назначая себе всякие необязательные дела типа похода за кофе в специальную лавку, или поездки в некоторое особое место за валяными теплыми носками, без которых совершенно спокойно можно обойтись, я уже третий год за ними безрезультатно собираюсь, и ничего. Зато сколько текстов написано в состоянии отмененной поездки за носками, сколько прекрасных текстов, один к одному.
Бывают однако и настоящие, то есть, неотменяемые дела, назначенные на определенное время встречи с людьми, которых нельзя подводить, и вот тут я, конечно, пытаюсь достичь компромисса, встречу не отменить, а просто опоздать минут, скажем, на десять, но и записать хоть что-то успеть перед выходом из дома. Собственно, именно так появляются почти все интересные записи в этом журнале. Вчера, к примеру, мне много куда надо было выскочить, и это очень заметно :)
Сегодня мне тоже надо убегать, причем обязательно. Ну и вот.
У многих людей, я знаю, есть сортирная библиотека, набор книг, выставленных возле унитаза, чтобы было чем занять ум, пока разнузданная плоть обделывает свои грязные делишки. У моего папы тоже была такая библиотека, а туалет он называл "кабинет задумчивости" и ценил как единственное место в доме, где можно гарантированно побыть в одиночестве. Бедняга только в шестьдесят с лишним лет обрел собственое жилье, когда, благодаря моей настойчивой травле папы нитроэмалью и записями Лори Андерсон, мы разменяли нашу двухкомнатную хрущебу на две такие жуткие хуйни, в которых люди не живут, а мы - стали жить. И вот в своей квартире гостиничного типа, общей площадью двадцать метров (это комната + коридор + кухня + туалет) папа раскайфовался настолько, что немедленно расстался с очередной женой и до последнего вздоха не уставал твердить, что одинокая старость - это и есть счастье.
Да, так вот (чувствуется, что мне уже вот прям щас срочно надо убегать, да).
У меня сортирная библиотека так и не прижилась, зато есть кухонная библиотека, помогающая скоротать время, пока варится кофе, или греется чайник, а вся посуда при этом вымыта, не пачкать же ее нарочно. Сейчас в моей кухонной библиотеке главная книга "Внутренняя Монголия" Бойса, каталог его выставки в Русском музее, который мы пару дней назад нашли в коробках, прям как будто заново обрели. И мне вот сегодня утром, то есть, примерно в тринадцать-ноль-ноль стало ВСЕ ПОНЯТНО про состояние критики в, гхм, кириллическом секторе, и щас я вместо того, чтобы снять-таки носок и вдеть руки в рукава свитера, принесу это сокровенное знание вам.
Там, в начале, сперва идут две статьи об идее организации выставки Бойса в, извените, перестроечной России, это не очень интересно. Зато потом - две статьи о самом Бойсе.
Первая написана искусствоведом с голландской фамилией и начинается с фразы: "Круги жизни: вокруг места, где родился человек, сознание создает их, идя в кильватере самых разнообразных ситуаций..." - и так далее, бла-бла-бла, автор очень много пишет о местах, где родился и вырос Бойс, выруливает на Крым, где фашистский летчик, как известно, превратился в
Вторая статья написана искусствоведом с русской фамилией и начинается с фразы: "На моем столе - увесистый деревянный брусок". Далее автор рассказывает, что купил деревянную открытку Бойса в прелестном маленьком магазинчике в Сохо, высказывает надежду, что она издана ограниченным тиражом, и только потом заводит разговор о собственно Бойсе. Нормальный, кстати, разговор, у меня никаких существенных претензий. Искусствовед с русской фамилией вообще случайно попал под раздачу, он не виноват, что именно на его примере мне вдруг стало очевидно: современная русская критика начинается с "у меня на столе", "я был в Сохо, пока вы, лохи, дома сидели", - то есть, всегда начинается с Я, и чем ничтожней аналитический аппарат критика, тем крупнее размеры Я, но и умники все равно зачастую начинают с "Я", совершенно не обязательно вот так, прямым текстом, но все равно видно же. Видимо потому что у обитателя кириллического сектора нет вообще никакой другой опоры, тогда как расслабленный европеец преспокойно опирается на внешний мир и знает, что ему за это ничего не будет.
Я же при этом прекрасно помню собственные отчаянно якающие рецензии, которые писались для Газеты.ру, а потом были собраны в книжку. Они хорошие, мне за них не стыдно совершенно (за отсутствие редактора, разве что, стыдно в некоторых местах), но - якающие. Потому что я тоже часть и продукт кириллического сектора и привычку опираться на весь мир вырабатываю в себе изо всех сил, на протяжении многих лет, до сих пор - с переменным успехом. Но точно знаю, что вектор изменения должен быть такой. Только оторвавшись от собственного письменного стола, сколько бы открыток Бойса на нем ни стояло, начинаешь видеть предмет разговора более-менее целиком, то есть, включая все его связи с окружающим миром - как реальность воздействовала на художника, и как художник воздействовал на реальность. А нужная и интересная критика - всегда про это.
P.S.
Вообще вся эта запись, начинающаяся с описания собственных привычек, воспоминаний о папе, потом снова возвращающаяся к собственному домашнему укладу, потом, наконец, переходящая к делу и тут же быстренько снова разворачивающаяся к себе - блестящий образец типичной кириллической критики. Слава богу, что она - не критическая статья, а дневниковая запись, благославенный жанр :)