Что касается моих, то со словами у них было... эээ... не очень. Ну, то есть, они были простые люди и говорили, по большей части, всякие глупости. Но мне это было более-менее по барабану, поскольку уже годам к четырем-пяти удалось просечь, что родители - люди непонятливые и в некоторых вопросах беспомощные, не следует тревожить их разговорами о важном, а слушать и вовсе не стоит.
Что касается дел, тут мои красавцы, конечно, местами напортачили. То есть, портачила в основном, мама, папа в эти дела особо не въезжал. Худшее из маминых дел - то, что она всеми силами препятствовала моему обучению. Когда директор школы, с которым мы случайно познакомились в поезде, возвращаясь из отпуска, предложил мне поступить сразу в третий класс вместо первого, она не дала (а мне по малолетству в голову не пришло, что тема важная, и надо настоять). Немецкий язык мне учить не дали (можно было на полдня ходить в немецкий детский сад и усвоить язык на лету). Когда вернулись в Одессу, вместо английской школы меня записали в обычную. И, что не менее ужасно, так и не купили велосипед. Все остальное особого значения не имеет, но языки и велосипед - низабуду-нипращу.
Но что касается присутствия, тут мне повезло, как мало кому. А в моем поколении, наверное, никому вообще.
Я очень поздний ребенок. Мой отец родился в Гражданскую, пару лет спустя остался сиротой, попал в детский дом, выжил. Когда детский дом разогнали, как-то нашел родственников по маме, добрался до них пешком, выжил еще раз. Во время голода на Украине стрелял из рогатки лесных птиц, лазал по деревьям за птичьими яйцами, удил рыбу самодельной снастью, выжил сам и подкормил взрослых родственников. Потом прошел всю войну и снова выжил - даже во время отступления под Москвой. Мама помладше, но провести отрочество в оккупированном городе - тоже ничего себе приключение.
Я хочу сказать, для обоих моих родителей жизнь - сам факт, что они живы - была чудом. Они не то чтобы жили в этом состоянии постоянно, но приступами, несколько раз в день его ощущали (и, будучи людьми простыми, не рефлексировали, а декларировали).
Еще (отчасти поэтому, а отчасти из-за традиций маминой семьи) в доме царила атмосфера любви. Не возвышенной, а деятельной, бытовой. Это когда все оставляют друг другу вкусный кусочек, называют только ласковыми именами и прозвищами, целуются перед уходом, дарят подарки по любому поводу, в выходные устраивают праздничные застолья и ходят вместе гулять и в кино, а в будни хотя бы в магазин, если есть такая возможность - выйти из дома всем вместе.
Жить в их присутствии означало этому учиться. У меня нет опыта выживания на войне, или в оккупации, но моя любовь к жизни и к тем, кто рядом - именно такого свойства. Не надуманная, искренняя. Я могу сколько угодно думать, что жизнь ужасна, все прах и тлен, и вообще задолбало, но остается тело, которое обучено не только остро осознавать свою смертность, но и находиться в состоянии непрерывного восхищения, что сегодня смерть снова отменили, и можно пойти в кино.
Этот опыт тела - заимствованный. Но от этого не менее подлинный.
Я именно такие вещи имею в виду, когда говорю, что мы превращаемся в тех, кто рядом.
Мне в детстве, по большому счету, очень повезло. Мне передали совершенно уникальный опыт любви к жизни. Он лежит в моем фундаменте, и это то, что делает меня несколько сильнее, чем в среднем по палате. Мягко говоря.
Так что ладно, черт с ними, языками и велосипедом. Some time next life. Проехали.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →