Я по натуре человек деятельный, мне всегда нужно занятие. В смысле, ЗАНЯТИЕ. ДЕЛО. С очень больших, прям до неба букв. Однако ни одно из занятий, которые был готов предложить мне окружающий мир, меня не прельщали. Некоторые казались не очень отвратительными, но их было не слишком много. Ну и ДЕЛО со всех больших букв из таких занятий не сделаешь. Максимум, можно как-то выжить, опираясь на них.
Зачем, собственно, выжить, тоже было не очень понятно. Вескими казались разве что Гамлетовские резоны: какие сны в том смертном сне приснятся, непонятно. А если вообще никаких, я так не играю. Поэтому ладно, пока живём.
Однажды в гостях (коммуникация как раз относилась к не очень отвратительным занятиям, а иногда даже добиралась до уровня "мне интересно", поэтому в то время общительности мне было не занимать) - так вот, однажды в гостях мне дали посмотреть журнал А - Я. Наколенный (в смысле, сделанный на коленке) заграничный эмигрантский журнал о неофициальном современном советском искусстве. А там Бахчанян (по малолетству он меня больше всех тогда вставил), Косолапов, Пригов, Булатов, Кабаков, Комар-Меламид, Коллективные Действия, Герловины и другие, весь вот этот вот московский романтический концептуализм и не только он.
Это было натурально как удар молнии. Оказывается - дошло до меня - бывает и такое искусство. Какое угодно искусство бывает, оказывается. Всё что угодно может стать (и считаться) искусством, если оно - остроумное (или просто непонятное) высказывание, оформленное каким-либо удивительным образом. А остроумные высказывания - это же именно то, что я могу. Вау! В смысле, мамачки. Держите меня семеро, это же ОНО.
Мне, конечно, неправильно показалось. Но моё наивное понимание того, что такое искусство и, главное, уверенность, что я вот это прекрасное и удивительное тоже могу, стало для меня настоящей опорой. Теперь ясно, что делать! Можно приступать.
Одно из ярчайших моих воспоминаний: я сижу на балконе, крашу оставшейся от ремонта нитроэмалью найденную на улице доску. И уже знаю, что на ужасном горчичном фоне будет изображён осёл и кривая (я не умею не только шрифты, но даже мало-мальски пристойный почерк) разноцветная надпись: "Нежность ослика живородящего след оставит в сердцах". И ещё знаю, что как только найду голубую краску, покрашу ею овальный фанерный щит, тоже найденный на улице, нарисую белые облака, оскаленных по-вампирски пионеров в школьной форме и воздушные шарики, на шариках будут буквы, из которых сложится слово "УЖАС". Дело, стало быть, только за голубой краской, но ничего, дорисую осла и сразу её где-нибудь найду. То есть, я сижу на балконе, занимаюсь никому не нужной хнёй, планирую следующую никому не нужную хню, а с неба на меня проливается, страшно сказать, божественный свет, и я - золотая пылинка в столбе этого света, и одновременно - сам столб. И заранее знаю, что теперь так будет всегда, ну, то есть, как минимум, в те моменты, когда я буду при деле, вернее, при ДЕЛЕ, все буквы очень большие, до неба, и я тоже до неба, а небо - до меня.
Так началась жизнь. А что там были за картинки с кривыми буквами, не имеет никакого значения, потому что с точки зрения небес, на которых я с тех пор хотя бы отчасти обитаю, нет никаких картинок, только столб света и золотая пыль.
/это на самом деле была попытка высказать словами, а не внутренним мычанием, как всегда, благодарность Шелковскому, Сидорову, Косолапову и всем-всем всем причастным к журналу "А - Я"; они его конечно совсем с другой целью делали, но случайно, между делом, как всегда и бывает, спасли неприкаянному подростку в моём лице гораздо больше, чем просто жизнь./