Другой жест отчаяния был несколькими часами раньше: с утра у меня болела нога в том месте, где этот полезный девайс крепится к туловищу. Не знаю, что там у неё случилось, и знать не хочу; я подобные выходки не поощряю, с организмом у меня разговор короткий, я вывожу его на улицу и выбираю подходящий забор. "Ой, - говорит организм, - я всё понял, можно я просто больше не буду?" Конечно можно, кто ж тебе запретит. Но сначала всё-таки придётся для профилактики...
"Нет, - вопит организм, осторожный и по-буржуазному стремящийся к приличному поведению в общественных местах. - НЕТ!"
Но через забор конечно же лезет, куда он денется от меня. После чего получает возможность культурно пройтись по вверенной ему территории города и изобрести эспрессо со сливовым лимонадом (надо было всё-таки добавлять двойной).
Ну чо, - говорю я организму, - как там наша ножка? Я - адов (с положительной коннотацией) тролль, если вам предложат стать моим организмом, ни за что не соглашайтесь, мой вам совет.
Отчаяние, если уметь правильно его готовить (тут, по уму, нужен второй том кулинарной книги, но ладно), может быть охеренным топливом. Особенно в (осторожно, обсценная лексика) тв***честве, у меня так много раз было (и вот сейчас, извините за неровный почерк), что пишешь большой, очень быстрый по ритму и сверхплотный по, скажем так, смыслу текст, отчётливо понимая, что всё это невозможно словами, просто нет - ладно бы слов - самого языка, способного передать соответствующую информацию, и конечно погружаешься натурально в бездну отчаяния, и всё время ощущаешь себя волной, которая вот-вот рухнет на берег, но пока только растёт (а рухнув, заверещит от восторга: мама, мама, когда я вырасту, буду цунами! - будешь, будешь, вздыхает мама, которая хорошо знает какой конкурс в институте, где учат на цунами, сколько там ка каждое место желающих волн, но не спешит расстраивать детку. Но всё это, конечно, уже совсем другой разговор.)