И так у них тут каждый день.
И вот кстати. Автоматическая коробка передач удобная, конешно, штука, но в ней есть что-то оскорбительное.
Впрочем, эта ничаво.
На чужую навороченную буржуйскую машину, которую мне дали покатацца и других хороших людей прокатить, гляжу теперь, как на соблазненную замужнюю даму: с нежностью, но чуть свысока. Мне приятно думать, что она теперь грустит под подъездом, ждет, пока мне ее снова дадут. Ее владелец что-то чувствует, глядит на меня печально, но заговорщически. Дескать, эвона как, тебе теперь ведомо многое из наших с нею тайн!..
***
В жанре скверной комедии поступок: несколько дней таскать за собой бесполезный телефон (роуминг МТСовский на сюды не распространяется), купить наконец местную сим-карту, положить на нее денег, позвонить домой, сообщить свой новый номер и незамедлительно проебать телефон через час после этого разумного поступка.
Зато новый аппарат прекрасен. В мск жаба задавила бы покупать дорогую модель лишь потому, что у нее оранжевый корпус, но здесь как-то совсем не жалко. На что и тратить странного вида купюры, как не на херню всякую?
***
Cклонность молчать о самом главном принуждает меня к почти гробовому молчанию. Здесь почти все "самое главное", кроме отдельных кратких эпизодов бытия, разноцветными картонками раскиданных по стеклу и черепице.
Брызги и ароматы, фонари и булыжные мостовые переулков, тени жестов, послевкусие хиханек-хаханек, а больше и нет ничего выразимого словами, да и вообще хоть как-то выразимого.
***
Жить где-нибудь в маленькой центрально- (или восточноевропейской) стране, в небольшом, причудливо устроенном жилище, говорить одинаково скверно, но бегло на десятке языков, писать изредка на русском, отшлифованном долгим молчанием до хрустального блеска, видеть циферблат часов трижды в неделю, не чаще, определять время года, выглядывая в окно, разбрасывать зонтики по кофейням, а неделю спустя собирать их, поневоле повторив давешний маршрут, поселить события в сновидениях, а наяву пусть не будет ничего, или почти ничего - вот вам мой рецепт бессмертия.
Как настоящий ученый сперва испытаю его на себе, потом на самых близких существах, органических и не слишком. Если все получится, лет через четыреста напишу подробный отчет, получу ученую степень, куплю лицензию, оборудую кабинет и стану принимать пациентов.
Запись заранее, ага.
***
Этот город еще и лучшая в мире гадательная книга.
Отяготив карманы железнодорожными билетами, блуждаю по переулкам-закоулкам. Навстречу мне - затворенные врата в неведомо какую распрекрасную реальность; на них огромными синими буквами написано: Life become more and more of adventures.
Да возвестят в Багдаде.
***
Вот мне, между прочим, всю жизнь казалось, что утро - не мое время. Что мне час надо никого не видеть, ничего не слышать, а то всех повбываю, потом догоню и еще раз повбываю, и бомбу брошу напоследок.
А вот и нет.
Просто нужно в правильном месте просыпаться, так-то.
***
Я теперь примерно представляю, как все было.
Адам и Ева звонили домой, на землю из рая, говорили печально:
- Изгоняют нас скоро, всего через четыре дня будем дома.
- Ну ни фига себе "скоро", - возмущались обитатели планеты Земля. - Через целых четыре дня?!
А вот просто ничего не надо было создавать, кроме рая. Лучше меньше, да лучше, так-то.
***
И вот кстати да.
Всегда мне было откуда-то известно, что в моем персональном райском саду холодно и сыро, так что приходится кутаться в пледы, добавлять в кофе ром, ходить быстро-быстро, вечно гнаться за чем-то неведомым и невидимым (не догоню, так согреюсь, - отличный принцип, это по мне).
Все оказалось правдой.
И, дорогие мои бывшие-будущие соседи по горнему, хоть и равнинному вполне бытию, уверяю вас: мы никогда не догоним друг друга, но, в отличие от некоторых соло амигов, воспетых братом нашим Хименесом, - как же мы согреемся!
Уже, собственно, согрелись. Но продолжим непременно.
***
Рядом с вами жить, - говорю, - так, чего доброго, жизнь полюбить можно, а там, глядишь, и смерти забоишься...
Ой, кстати, да.
***
Бьорн Датчанин охуевает от нашего беспрерывного трепа и рогота. Мы с ним, конечно, тоже беседуем постоянно, но ничего такого особенного, из ряда вон выходящего при этом не происходит. Как только переходим, увлекшись, на свое варварское наречие, снова хохот и вой. Ему, надо думать, все это, мягко говоря, странно.
- Надо бы, - говорю, - чтобы кто-нибудь ему объяснил, что нормальному русскоязычному человеку рядом с нами еще хуже было бы.
Впрочем, он, кажется, и сам об этом догадывается.
