1986
Современное искусство, или "авангард", как тогда говорили наши провинциальные инсайдеры, сперва показалось мне отличным способом высказываться лаконично и остроумно. Можно обклеивать виниловые пластинки бантиками, сосновыми иглами и кусочками меха, можно рисовать уродливых пионеров на кусках фанеры, перерисовывать жутких людей из семейных фотоальбомов и древних книг по домоводству, придумывать подписи - все это и прежде было можно, но теперь приобрело смысл. Вдруг, ни с того, ни с сего.
К слову сказать, запах желтой нитроэмали (банка с адским зельем была найдена в подъезде и тут же пущена в ход) и пение Лори Андерсен оказались сильным средством: прежде папа не соглашался разменивать двухкомнатную хрущебу на две отдельные халупы, а тут согласился на первый попавшийся вариант. Таким образом Лори Андерсен лично помогла мне решить жилищный вопрос - насколько его вообще можно было решить в те годы. За что ей, конечно, огромное спасибо.
1987
Рисовать - это вдруг стало жизненно важно. Мне все время кажется, я сдохну, если остановлюсь. Поэтому я не останавливаюсь.
Наверное, я - богема.
Я умею прожить на рубль в неделю. Из одежды у меня папин темно-зеленый джемпер пятьдесят шестого размера, синий рабочий комбинезон (натурально с завода кто-то упер), да майка, пошитая из полотнища, расчерченного на первомайские флажки. У меня есть клипса - голубой стекляный глаз. Он очень внимательно глядит на собеседника. Возможно, именно поэтому собеседники слушают меня, открыв рот. Или не слушают вовсе.
Я учусь заводить "полезные связи". Например мне удается подружиться с нудным и неинтересным (так мне казалось) человеком, который знает лазейки на все городские крыши. Мне кажется, это очень цинично и прагматично. Горжусь собой.
Город кормит меня, как джунгли кормят хищника. Вся мелочь, какую можно найти на тротуарах - моя. Бычки, впрочем, тоже мои: дешев "Лигерос", но бывают дни, когда для меня и двадцать копеек - сумма астрономическая. Зато случается и сорок рублей за день прокутить, продав случайно картинку заезжему богатею, где наша не пропадала? Правильно, везде.
Еще по ночам мы воруем на улицах города холсты и фанерные щиты, чтобы рисовать. С красками хуже: они стоят денег, поэтому приходится выпрашивать у знакомых почти пустые тюбики, разрезать их и промывать разбавителем. Добытые таким образом крохи можно смешивать с ворованными и выклянченными у родственников эмалями и водоэмульсионкой; эффект обычно получается нечеловеческий, а мне того и надо.
Мне отчаянно везет: накануне зимы кто-то оставляет в моем подъезде почти новые теплые ботинки нужного размера, да еще и разношенные под мою ногу. На ветвях кустарника на Соборной площади обнаруживаются джинсы неизвестной фирмы - ни одни штаны никогда не сидели на мне столь восхитительно.
В городе, меж тем, открывается первая пиццерия. Тамошние "пиццы" - это такие ватрушки, только вместо творога мясо, курица, или грибы. Когда у нас появляются деньги, мы ходим в пиццерию: нам кажется, что это очень, очень вкусно. Потому что мы голодные болваны, не смыслящие в хорошей кухне.
Вообще, 1987 год в дюжину романов не поместится, не то что в текущий куцый формат. С тех пор мне триста лет, не меньше.
1988
Постепенно становится ясно, что для счастья человеку нужен сладкий чай с бубликом. Раз в день. Этого совершенно достаточно, чтобы не умереть. А все остальное приложится само собой.
Сосед, наркоман Леня подкармливает меня помидорами и картошкой, я привожу ему сестричкино засахарившееся варенье из алычи. Иногда промышляю продажей разноцветных улиток и тряпичных змей. На собственном опыте убеждаюсь, что живой человек может простоять у холста сутки, не отлучаясь даже в туалет ( о "поесть-поспать" и речи нет).
Я, кажется, все больше знаю о счастье. И все меньше о способах выжить. Но мне совсем не страшно, хотя голова могла бы кружиться и пореже.
1989
У нас почему-то покупают картинки, у меня есть кожаная куртка цвета голубой стали, элегантный серый костюм, в тонкую черную полоску, я курю сигареты от Paco Rabbane, тонкие, длинные, черные, с серебристой полоской на фильтре - в тон к костюму. Мы обедаем в кооперативном ресторане "Осло", гуляем по городу с бутылкой апельсинового ликера "Weber" в кармане, а по вечерам выкуриваем столько травы, что чертей в аду стошнило бы, но нам ничего не делается, только спать раньше укладываемся.
Я точно знаю, что все это ненадолго. Тем лучше.
1990
Греттиров Подым стучит в моем сердце. Там еще много всего стучит - в частности, ритуальный барабан Медведь-Лев, без которого не обходится служба в эфиопской православной церкви. Мы читаем средневековые хроники, саги и мифы самых разных народов. А еще мы снимаем дачу, вернее, мастерскую, на окраине города, далеко от моря, зато с садом и очень дешево. По ночам в сад приходит ежиха с выводком ежат. Мамаша фыркает, ежата разбегаются. Один ежонок все время норовит залезть в мастерскую; на рассвете ежиха стонет под дверью, приходится искать любителя искусства и выпускать его на волю.
А. Еще ежики боятся щекотки. Если подсунуть руки под ежика и щекотать брюшко, зверь хрюкает, фыркает, дергается, но не убегает. Это очень важное открытие.
Тем временем, моя комната в коммуналке залита всякой дрянью; раз в несколько дней кто-нибудь заезжает туда, чтобы подлить дряни. В результате разнообразные насекомые ушли оттуда навсегда; не удивлюсь, если их до сих пор там нет.
1991
Когда был августовский путч, все страшно перепугались. Стали звонить мне по телефону и предрекать грядущие ужасы. как всех нас сошлют на Колыму, и все такое. Мне очень хотелось испугаться за компанию, но ничего не вышло. А потом путч закончился, но эту новость мне тоже по телефону рассказали. У меня не было телевизора, наверное в этом все дело.
1992
Я - гениальный продавец книг, как оказалось. Вот уж никогда не знаешь, для чего на свет родился. О моей способности продать самый лежалый товар ходят легенды. Впрочем, исполнять предназначение мне довелось не очень долго. Недобор. Чуть меньше года. У меня до сих пор руки чешутся иногда.
1993
Уехать в Москву на неделю и вернуться домой три года спустя, чтобы забрать все, что осталось от библиотеки - о да, это мы умеем.
Москва из окна чужого автомобиля, Москва из окна мастерской в Старомонетном переулке, Москва из окна чужой мастерской на Чистопрудном бульваре - все это сказка про Москву, вранье, но мне нравится.
И да, наконец-то дошли руки почитать Кастанеду. Очень вовремя: наркотики уже давно надоели, поэтому можно учиться у него самодисциплине. Чего мне всю жизнь не хватало - так это суровости и безжалостности (к себе в первую очередь). В Москве эти науки изучаются на ура. Просто на ура.
1994
Нью-Йорк, Питер, Мюнхен. Мы путешествуем с выставками. Это называется "зенит художественной карьеры". Сплошное пиздячилово, очень много восторженных публикаций в прессе и полная, обескураживающая нищета. В тот день, когда нашу выставку показывали сразу по трем телевизионным каналам, мне хватило денег на кочан капусты, но не хватило на банку майонеза. Поэтому салат не удался.
С тех пор я знаю цену славе.
1995
Мы живем под Мюнхеном, многократно пересекаем на поезде всю Германию, из конца в конец. Мы, кажется, немецкие народные художники. Впрочем, иногда нам приходится возвращаться в Москву. И, хуже того, ездить на родину, делать новые паспорта. Ситуаций, когда от полной катастрофы спасает чудо, больше, чем дней в году. Плакаты "Жизнь удалась" и "Пиздец котенку" сменяют друг друга с невероятной скоростью, словно бы мы не живые люди, а герои хорошо поставленной трагикомедии, которая держит зрителя в непрерывном напряжении.
В конце концов я окончательно утрачиваю способность отличать одно от другого. Это, мне кажется, очень полезное приобретение.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →