еще вот что было
На Ленинградском вокзале, у входа-выхода, дядинька милицанер с лицом Оскара Уайльда (вот уж во сне не приснилось бы) шпыняет двух бомжиков. То есть, шпыняет он, строго говоря, одного: второй временно утратил все чувства, у него репетиция нирваны (возможно, генеральная). Лежит на ступеньках, головой - в теплом помещении, ногами - на стылую ружу.
- Забирай своего... этого... и уходи! - говорит милицанер. - Чтобы я тебя здесь не видел больше!
Бомжик вяло топчется на лестнице, косится на стража с опаской, но действий не предпринимает. Это продолжается, как понимаю я, уже довольно долго.
Появляется милицанерский коллега, постарше, попроще.
- А чё это ты разговариваешь? - спрашивает. - Выкинь нах.
- Сам выкинь, - обижается М. с лицом О.У. - Еще трогать их, нах, руками!
Купив билет, иду назад. Вялые препирательства между коллегами продолжаются, невредимые бомжики занимают места на ступеньках. Нема дурных - брать их руками, да выкидывать.
А я иду себе дальше и думаю, что вот, оказывается, быть неприкасаемым - почти гарантия безопасности, которую так желает (вотще) обрести уважаемая общественность.
- Забирай своего... этого... и уходи! - говорит милицанер. - Чтобы я тебя здесь не видел больше!
Бомжик вяло топчется на лестнице, косится на стража с опаской, но действий не предпринимает. Это продолжается, как понимаю я, уже довольно долго.
Появляется милицанерский коллега, постарше, попроще.
- А чё это ты разговариваешь? - спрашивает. - Выкинь нах.
- Сам выкинь, - обижается М. с лицом О.У. - Еще трогать их, нах, руками!
Купив билет, иду назад. Вялые препирательства между коллегами продолжаются, невредимые бомжики занимают места на ступеньках. Нема дурных - брать их руками, да выкидывать.
А я иду себе дальше и думаю, что вот, оказывается, быть неприкасаемым - почти гарантия безопасности, которую так желает (вотще) обрести уважаемая общественность.