Забегая вперед, хочу сказать, что земную жизнь пройдя до... гхм... одной восьмой финала, я наконец-то вижу человека, который очень неплохо понимает, что я делаю в качестве составителя антологий, сборников и книжных серий. И внятно это объясняет. Если кто-нибудь расскажет мне по секрету, что за существо скрывается под именем "Ольга Лебёдушкина" (хорошо, конешно, что не Метёлкина), обещаю не растрындеть. Респект мой велик весьма - при том, что по некоторым пунктам согласиться с автором не очень могу, это наконец-то разговор абсолютно на равных, причем с посторонним наблюдателем, а не с инсайдером, что чрезвычайно важно. (Насчет "разговора на равных" - да уж, хорош комплимент в устах текущего безмозглого овоща.)
***
Обращение к мифу, пожалуй, действительно жажда простоты, но вовсе не той, что "хуже воровства", а той, что сводит все культурные и интеллектуальные достижения человечества к детскому вопросу: "А есть ли что-то еще?" - и дает ответ: "Есть", - да такой звонкий, что как уши не зажимай - услышишь.
***
Сказка — не только историческое порождение мифа. По той же причине она мифу — враг. “Действительно, — пишет Марк Липовецкий, — сказка противоположна мифу по своей роли в культуре: миф предполагает абсолютную веру, сказка — "нарочитая поэтическая фикция"
Стоп-стоп-стоп. Тот миф, который называю "мифом" я - предполагает вовсе не веру, а причастность. А вот сказка (порождение мифа, совершенно верно) возникает как результат дистанции. Когда мы не видим и не слышим, как грохочут по небу огненные колесницы богов, но деды наши, вроде бы, видели, верить им на слово, или нет - хороший вопрос - вот тогда, о, тогда с прекрасной, но сомнительной информацией можно поиграть всласть, повертеть ее так и этак, домыслить, пересказать своими словами.
Следующим этапом развития событий мне представляется новый выезд огненных колесниц, изменившихся под влиянием рассказанных о них историй - это важно. Потомки сказочников видять это собственными глазами, так рождается новая причастность и - оп-па! - новый миф.
Ясно, что все происходит не так быстро, как хотелось бы. Эх.
***
обращение к сказке порождается не недоверием к реальности и не капитуляцией перед ней, а недоверием к ее упрощенным образам.
а вот это очень точно.
***
“фрамовских” авторов объединяет нечто такое, что не позволяет заскучать и захлопнуть книжку даже на откровенно неудачной странице. Это особая острота переживания текста как экзистенциального приключения и чувства жизни — как диалога со смертью на повышенных тонах.
вот на этом месте автора - канонизировать.
***
и в лучших, и в худших своих проявлениях “фрамовские” авторы и тексты именно каноничны, потому что совпадают с врожденными свойствами литературы как определенной части бытия. А рождалась литература из обряда, заклинания и молитвы.
Догнать и еще раз канонизировать.
Ну и пряников штоли купить. Имбирных.
***
Просто скорее всего “жизнью” они и рецензенты называют разные вещи. Жизнь как она есть в антологиях Фрая — сложна и удивительна, чудесна и многоцветна, как каталог американских городов, в прозе Андрея Сен-Сенькова (“Оклахома”) или португальские лавочки Леи Любомирской. Жизнь — это когда пекут яблочный штрудель и моют хрусталь прохладной водой с лимонным соком (Фекла Дюссельдорф), когда подстерегают ангела, оставившего на песке след своих крыльев, чтобы заглянуть ангелу в глаза (Лена Элтанг), когда можно самому стать ангелом и искать человека, у которого пропал бы Бог (Александр Шуйский). Потому что жизнь — это то, что не смерть. Жизнь — заклинание смерти.
Ничего не попишешь. Придется канонизировать в третий раз.
***
Вообще, что прекрасно. Поначалу автор пишет всякие вещи, спорные и не очень, в какой-то момент даже неясно с какого перепугу скатывается до предположения, что эпидемия сказочничества как-то связана с юбилеями (!!!) Андерсена и Гофмана. Но как только речь заходит о ФРАМе и ФРАМовских авторах, автор становится просто невероятной умницей.
Такова сила зеркал :)
***
пока ффсе,
пойду рисовым отваром закинусь.