Как объяснять картины железному волку

LXXXVI

Торстейн Дромунд был муж могущественный и уважаемый. Узнав, что Крючок уехал из Норвегии в Миклагард, он, не тратя времени даром, оставил на родичей хозяйство, а сам отправился в путь, за Крючком вдогонку. И всякий раз, куда ни приедет, Крючка уже там нет. А Крючок ничего о его поездке не знал. Торстейн Дромунд достиг Миклагарда немного позже, чем Крючок, и хотел во что бы то ни стало убить его. Но они не знали друг друга в лицо.

Оба они захотели вступить в варяжскую дружину, и их хорошо там приняли, когда узнали, что они норвежцы. Конунгом в Миклагарде был тогда Микаель Каталак. Торстейн Дромунд стал подстерегать Крючка, надеясь, что как-нибудь удастся его распознать. Но ему никак не удавалось это при таком многолюдстве. Лежал он ночами без сна, недовольный своей участью и сокрушаясь о великой своей утрате.

А вскоре вслед за этим варягам пришлось идти в поход, дабы избавить страну от вражеских набегов. Перед походом было у них заведено собирать людей на смотр оружия. Так было сделано и на сей раз. На смотр должны были явиться все варяги и все, кто шел в поход вместе с ними, и показать свое оружие. Пришли туда и Торстейн с Крючком. Торбьёрн первым показал свое оружие, а был это меч, принадлежавший Греттиру. И когда он его показал, все тут стали на него дивиться и говорить, что это отличное оружие, одно только жаль — в середине лезвия зазубрина. Они спросили у Крючка, откуда она, и тот ответил, что об этом стоит рассказать.

— И надобно вам знать, что в Исландии, — говорит он, — я убил богатыря по имени Греттир Силач. Это был самый что ни на есть герой и храбрец, так что его никто не мог одолеть, пока я не взялся за дело. Но мне было суждено победить его, и поэтому, хоть он и был во много раз меня сильней, я все ж таки его пересилил. Я ударил его по голове мечом, тут и получилась в лезвии зазубрина.

Те, кто там стоял, сказали, что, мол, крепкий же был у того череп, и стали показывать друг другу меч. Так Торстейн и узнал, который из них Крючок. Попросил и он взглянуть на меч по примеру прочих. Крючок с охотой исполнил просьбу, потому что все хвалили его за храбрость и мужество, и он ждал, что этот тоже похвалит. Он и думать не мог, что там окажется Торстейн, Греттиров родич. А Дромунд взялся за меч и в тот же миг высоко занес его и ударил Крючка. Удар пришелся по голове и был так силен, что меч раскроил череп по самые зубы, и Торбьёрн мертвый упал на землю. Люди только рты раскрыли от удивления. Казначей города сразу же схватил Торстейна и спросил, что заставило его совершить на священном тинге это злодеяние. Торстейн сказал, что он брат Греттира Силача, и прибавил, что у него не было другой возможности совершить месть. Тут многие согласились, что это убийство заслуживает снисхождения, ведь Торстейн проехал полмира, чтобы отомстить за брата. Советники города сочли, что это очень может быть, но никого не было, кто бы мог подтвердить слова Торстейна, а по их закону полагалось, чтобы каждый, кто убьет человека, платился за это жизнью. Вынесли Торстейну приговор, и самый суровый: он должен был сидеть в темнице и ждать там смерти, если никто не захочет его выкупить.

Когда Торстейн вошел в тюрьму, там уже был человек. Он долго находился там и был еле жив от лишений. Там были зловоние и холод. Торстейн заговорил с человеком:

— Как тебе тут живется?

Тот отвечает:

— Хуже некуда, потому что мне никто не хочет помочь, и нет у меня родичей, которые могли бы меня выкупить.

Торстейн говорит:

— Во всяком горе можно утешиться. Будем же веселы и придумаем себе какое-нибудь развлечение.

Тот сказал, что его уже ничто не развеселит.

— Надо попробовать! — сказал Торстейн.

Взял он тогда и запел песнь. Человек он был голосистый, другого такого не сыскать. И он пел, не жалея голоса. Неподалеку от тюрьмы шла главная улица. Торстейн пел так громко, что прямо стены звенели, и тому, кто только что был чуть живой, это очень нравилось. Так Торстейн и пел до самого вечера.

Всё-таки удивительно, насколько острым может стать с годами (строго говоря, не с какими-то там формальными "годами", а с опытом) утраченное в момент условного (физического, гормонального) взросления и возвращённое силой (ловкостью, хитростью и даже в каком-то смысле обманом) ощущение самого начала пути.

Оказывается, если сорок лет водить себя по (ледяной, как иначе) пустыне без надежды однажды выйти, то есть, вообще без надежды, на энергии яростного отчаяния: фак вам, блядские людоеды, прежде, чем упасть, я сделаю ещё один шаг (это вечная программа-минимум - всегда, при любых обстоятельствах, любой ценой, во что бы то ни стало, делать ещё один шаг) - так вот, если водить себя сорок лет по пустыне на таких непростых условиях, дело даже не в том, что куда-нибудь выйдешь, а в том, что твоя ледяная пустыня согреется и зацветёт. Ну и будешь стоять, такая кукусинька, псевдосуровый воин, условный герой (читай - неудавшийся дезертир) всех безнадёжных битв разом, как белка Рататоск на именинах, озираться по сторонам, вспоминать, где у человека та кнопка, которую нажимают, чтобы заплакать от счастья. Впрочем, хрен тебе кнопка, так и будешь стоять.

Это вообще поразительная штука - годами (на самом деле, десятилетиями) воспитывать в себе стойкость обречённого на поражение, потому что меня всерьёз парят только такого рода задачи, у которых в текущих условиях нет решения, для таких как я немыслим "успех", потому что даже слабый намёк на "успех" - вне пределов человеческих возможностей, тем более, вполне скромных (как кажется изнутри) моих. И внезапно дойти до такой удивительной точки, из которой начинаешь видеть: кое-что таки получилось. То есть, уже получилось. Вотпрямщас оно есть, и даже если завтра снова не будет, у меня уже было моё сияющее вотпрямщас - в самом начале пути.

Даймё Такэда Сингэн, возможно, известный моим ровесникам по нашумевшему в нашем отрочестве кинофильму "Провал во времени" (Такэда Сингэн - тот самый полководец, который навешал люлей попаданцам, несмотря на всю их современную военную технику) - так вот, рассказывают, что однажды даймё Такэда Сингэн сидел на своём походном стуле, никого не трогал, руководил битвой при Каванакадзиме. И тут к нему подкрался его давний враг Уэсуги Кэнсин с обнажённым мечом и, зловеще ухмыляясь (справедливости ради, о выражении лица Уэсуги Кэнсина история умалчивает, так что это уже мои домыслы), спросил Такэду Сингэна, о чём он думает перед смертью. В ответ на это Сингэн тут же сочинил стих, и пока нападающий, большой любитель изящной словесности, слушал, развесив уши, отразил удар его меча боевым железным веером.
В общем, ничем та история не закончилась, в смысле, никто никого не убил, разошлись по нулям. А вот эффективный способ быстрого выведения из творческого кризиса Уэсуги Кэнсину следовало бы запатентовать.

(Обнажённый меч в хороших руках вообще много от чего помогает, но при так называемых творческих кризисах бесценен ваще.)

Это повторяется каждый год уже сколько-то лет (не скажу сколько, но действительно много). И я каждый год забываю, что оно бывает, а даже если помню, то только теоретически, не очень в это веря. Такой стабильный цикл.

Так вот. Каждый год, когда приходит осень, у меня не только сердце, а вообще весь мир вокруг болит, что вот, наступают неизбежные холод и тьма, каждый более-менее тёплый день кажется драгоценностью, и закат в семь вечера это мучительно рано, но всё-таки пока ещё можно жить, а вот потоооооом.......
Пока я занимаюсь душевными муками, приходит конец октября, и переводят часы на так называемое "зимнее" (на самом деле, просто нормальное) время. И тут, и тут!
Карочи. Я оборотень. В день перевода часов я превращаюсь в существо, которое обожает всю эту студёную мряку и тьму. Которое натурально ликует, что закат у нас теперь чуть ли не в четыре утра (в смысле, в 16 с копейками). Мне это не просто нравится, я натурально в восторге, на взводе: вот она, настоящая прекрасная жизнь! В смысле, холод и мрак. (Правда, этот ваш sneg и moroz не люблю всё равно, но не люблю с такой весёлой духоподъёмной злостью, от которой человек превращается в бич божий; в общем, это тоже очень приятно - что-нибудь таким способом не любить.)

И тут я вспоминаю, что всегда так происходит, каждый год я ликую в начале чорного-страшного ноября, с наслаждением брожу по тротуарам, усыпанным мёртвыми бурыми листьями, и снега-то не хочу в основном потому, что от него как-то слишком, по-дурацки светло.

Силызла приветствуют вас на борту нашей планеты. Мы стремительно летим в сторону торжества тьмы, там хорошо. В полёте вам будут предложены напитки и вообще всё чего душа пожелает, ликование включено.

Привет.

Друг говорит по поводу нашего сообщества txt-me: - Да у вас там какой-то тайный Серебряный век!
- У нас, - говорю, - не Серебряный, у нас Плутониевый век. Сидим тихонько в своей секретной лаборатории, светимся и что-то излучаем. А все остальные делают вид, как будто нас нет. Всё-таки военная тайна.

Почитайте, пожалуйста, внимательно.
Остап Кармоди очень умный чувак. И пишет он вещи неприятные, но очень верные.

Деятельность - что ИГИЛ, что Энтео - наглядная иллюстрация того, насколько простое ненавидит сложное. И насколько верно оно действует, пытаясь максимально упростить сложное. Обесценивание человеческой жизни (и культуры как высшего результата прижизненной деятельности развитого сознания) - самый эффективный способ максимально упростить.
Простое вообще зачастую эффективно. Это его сильная сторона.

Я ещё примерно с девяностых годов думаю, что стремительное развитие именно информационных технологий - это, в первую очередь, создание безупречного инструмента эскалации страха и ненависти в среднеарифметической тушке среднеарифметического же пользователя.

Мало что упрощает сознание так эффективно, как страх и ненависть.
Поэтому страх и ненависть - чувства, испытывать которые нельзя себе позволять. Как нельзя пограничнику в военное время пропускать врага на охраняемую им территорию. Потому что время уже давно военное. Последняя Битва, о которой так много говорили товарищи Вёльвы, просто растянулась на очень-очень много лет. И внешне далеко не всегда похожа на битву.

Есть, грубо говоря, две культурные парадигмы. Одна направлена на развитие сознания, другая - на упрощение и скотоморфирование его. Проявляться это может сколь угодно разнообразно, прнимать самые неожиданные формы, но суть всегда, в общем, очевидна. И где на этой войне наши, а где нет, тоже видно сразу.
Им (не-нашим), кстати, тоже сразу видно.

Хитрая фишка тут в том, что когда ты боишься и/или ненавидишь врага, автоматически начинаешь играть на его стороне. Сколь бы оправданным ни был страх и сколь бы справедливой ни была ненависть, они упрощают сознание. Такая засада.

Предпринимать действия против врага при этом можно и нужно. Просто без страха и ненависти. Это возможно (строго говоря, только так и возможно) для развитого сознания, белив ми.

И ещё одну штуку скажу, совсем простую. В этой затяжной последней битве победит или парадигма развития сознания, или никто. Потому что в качестве ещё одной породы обезьян человек на этой планете на хрен не нужен. Он для другого придумывался. Или будет работать на своё высшее предназначение (быть полигоном для выращивания и тренировки духа), или спокойной ночи, малыши.

Комментарии не отключаю, но разговаривать вряд ли буду. У меня "Пятнашки" идут, времени на болтовню нет. Время уже давно есть только на дела. Причём не лично у меня, а вообще у всех, просто мало кто это пока понял.

(Заниматься делом = себя усложнять. Вот поэтому :))

Нынче ночью Котовской, котёнку, не спалось. То есть, спалось, но с перерывами на злодейства.

Для разминки она просто залезла на шкаф, где стоят две коробки, полная и пустая. Полную коробку Котовская, разумный котёнок, проигнорировала. Она сразу залезла в пустую и принялась там скакать, пока коробка, плотно набитая толстым котёнком, не упала со шкафа на пол.
Думаю, бабушка с четвёртого этажа, которая однажды встретила меня в подъезде, ухватила за рукав и обещала за нас молиться, потому что, в отличие от предыдущих жильцов, мы не слушаем по ночам громкую музыку и не блюём со своего балкона на её телеантенну, больше молиться за нас не будет. По крайней мере, какое-то время. Её можно понять.

Зато Котовской, котёнку, очень понравился новый вид спорта - прыжки со шкафа в коробке. Боюсь, она планирует тренироваться. Каждую ночь! Она очень старательная.

Потом коробки на шкафу закончились, и Котовской, котёнку, пришлось поискать себе другое достойное занятие. Она поискала и нашла - ещё одну коробку! Заполненную пакетами для всяких хозяйственных нужд.

Поутру (в смысле, в полдень) нашим взорам предстала дивная картина: прихожая, плотно покрытая толстым слоем пакетов, разложенных со вкусом и фантазией, достойными опытного дизайнера интерьеров. Удивительно, впрочем, не это, а то, что среди пакетов на полу лежал очень большой, длиной с 3/4 самой Котовской, чорный (из чернёного металла) нож в чорных же тряпичных ножнах. У нас в хозяйстве такого не было никогда. Хозяева квартиры, допрошенные по телефону, тоже не признают имущество. Видимо, нож - просто личное оружие разбойницы Котовской, которое ей как-то удалось пронести в дом. Иных версий у нас нет.

Удивительное мистическое оружие аккуратно водворено в чулан, а наш человеческий разум - в пучину недоумения, где ему, будем честны, самое место.

Первая от Х., который всегда разрешает себя цитировать, но не разрешает ставить ссылки. Поэтому так:

Маргиналы, любые, - это рейнджеры территории права.
Не в смысле - дядьки с пистолями на лошадях, а в смысле - пограничники рационального правового пространства, защищающие его территорию от набегов справедливого порядка, абсолютного добра и рукопожатности. (Я специально не беру эти ярлыки в кавычки, потому что не бывает хорошей и плохой рукопожатности, или правильного и неправильного абсолютного добра, любая попытка воткнуть субъективные, оценочные фетиши в общеобязательный поведенческий минимум умаляет право - и свободу, гарантом которой оно является).

Поэтому любая попытка выкосить любого маргинала наносит урон всей территории права. Потому что с какой стороны сколько сантиметров от неё ни отгрызи - умаляется она вся, целиком.

Цивилизация раздвигает границы свободы, маргиналы их охраняют. Именно поэтому, когда справедливый порядок или абсолютное добро разделываются с очередным маргиналом, флаги приспускает вся цивилизация - погиб её солдат.

Ну и конечно, горе тому, кто пытается истребить своих маргиналов изнутри, как Гитлер когда-то пытался физически "очистить" рейх от геев и душевнобольных. Будет просто сжиматься граница экосистемы и зачищаться всё новые и новые маргиналы - внешний периметр у системы есть всегда, стало быть, всегда будет, кого зачищать. И так - до тех пор, пока то, что останется в мейнстриме, не сдохнет само, - потому что экосистема не может бесконечно уменьшаться в объёме без потери жизнеспособности.

+++

А вторая от mrb_bird, который вообще всё разрешает:

Мне кажется очевидным, что история «Шарли Эбдо» — это цивилизационный конфликт.
Мне кажется таким же очевидным, что это не «конфликт европейской и мусульманской цивилизации» — а конфликт между рефлексирующей, самоосознающей цивилизацией и цивилизацией автоматической, нерефлексирующей.

К рефлексирующей цивилизации могут принадлежать люди любой культуры — европейской, африканской, австралийской, американской, христианской, мусульманской, буддистской, атеистической. И к нерефлексирующей, сюрприз, — тоже.

Только первая использует любой раздражитель для уточнения своих отношений с миром, Неведомым, мистическим опытом, рациональным восприятием окружающей среды и ты ды и ты пы. Рефлексивно-цивилизованный человек принимает чужую культуру («мультикультурность») как способ расширить свои взгляды на мир, а не потому что «надо толерантность, точка». (И, раз уж мы всё равно здесь, «мультикультурность» — это принятие и понимание чужих устремлений и надежд, а не чужих ограничений и идиосинкразий.)

Нерефлексивная цивилизация любое незнакомое/раздражитель воспринимает как нечто, что необходимо отбросить и уничтожить.

Вот и вся разница.

Осталось сказать, что деление на представителей рефлексивной и нерефлексивной цивилизации проходит не по географии, не по образованию и не по гражданству, а внутри каждой конкретной головы.
И ещё — я уверен, что рефлексивная цивилизация гуманистична, и что она eventually победит (естественно, вовсе не путём уничтожения «представителей противоположной точки зрения»)

+++

Комментарии не закрываю, но это просто демонстрация доверия к аудитории, а не приглашение к дискуссии.

Человек продаёт самодельные фигурки рыцарей и солдат разных эпох. Продавец чрезвычайно увлечён своим делом и глубоко погружён в тему, а потому читает подробные лекции всем потенциальным покупателям. Ему явно важней рассказать, чем продать.

И вот перед ним стоит пожилая женщина, наверняка решившая сделать подарок сыну/внуку, а продавец увлечённо грузит её историческими фактами:
- ...у них были большие проблемы с немцами. И с Псковом у них были проблемы, и с Новгородом...
- И что, - растерянно спрашивает женщина, - теперь вы продаёте их вместе с проблемами?

Варна неожиданно оказалась смесью Одессы (это впрочем вполне ожиданно), Барселоны (той ее бедняцкой непафосной части, которую я люблю больше всего) и Таррагоны с её римскими развалинами в каждом втором дворе.
Например, из моего окна (на восьмом этаже) вид на практически натуральные крыши Раваля. И на море заодно.
Такая южнославянская Каталония, блин, обнаружилась. Внезапно. Кто бы мог подумать.

Крыська говорит, на этой земле долго жили фрайкицы. После них археологи никакого оружия не нашли, одни только орудия труда. И это до сих пор очень чувствуется.
В здешних краях уличные собаки дружат с уличными кошками, а это пожалуй даже покруче, чем возлегший рядом с агнцем лев.

Здесь при этом много полезных сероводородных источников с полезной для здоровья сероводородной водой.
Следовательно, что? Правильно. В этом земном раю время от времени явственно пахнет серой. Такие дела.

Впрочем, кроме серы здесь, в раю, пахнет морем, разогретыми солнцем травами и несколькими тысячами ужинов, приготовленных в ресторанах и просто в домах. Ну, то есть, по вечерами пахнет именно ужинами, а по утрам - не знаю пока.
Поживём - увидим.

И чёрный виноград прямо во дворе, какой же рай без винограда.