У мамы была старшая сестра по имени Женя, единственная в семье голубоглазая и белокурая; по свидетельствам очевидцев, красавица, а фотографий ее не осталось, кроме младенческих, такое тогда было время. Все те же очевидцы рассказывали о ее необычайно крутом нраве, фантастическом упрямстве, неоисуемом легкомыслии и убийственном обаянии, благодаря которому ей все вышеперечисленное как-то сходило с рук.
Папа мне однажды рассказал, что познакомился с обеими девочками одновременно и запал сперва именно на Женю, но быстро понял, что тут ничего не светит и переключился на младшую сестру. Это вообще отдельная романтическая история о сироте, который впервые в жизни увидел семью, члены которой называют друг друга уменьшительно-ласкательными именами, делятся едой, оставляя другим самые вкусные кусочки, и вообще заботятся и опекают. Папа так страстно хотел стать членом этой семьи, так что на какой из сестер жениться, ему действительно было все равно, или почти, мама-то у девочек общая, а что бабушка Надя была не до конца очеловеченным ангелом, это даже я немножко помню.
Но история совсем не о том. То есть она ВАЩЕ НЕ О ТОМ, настолько, насколько это возможно. Это просто очередная характерная для меня попытка написать рассыпающийся на части роман вместо короткого и внятного рассказа.
Так вот, про Женю. Вскоре после войны, в сорок шестом, кажется, году она поехала куда-то с подружкой торговать трофейным шмотьем и не вернулась. Записано "пропала без вести". Тела и вообще каких бы то ни было следов так и не нашли никогда. Впрочем, как я понимаю, и не особо искали, время-то послевоенное, и бардак был тот еще.
Родители и все остальные члены семьи были уверены, что Женю, конечно же, убили - а как еще объяснить, что она не вернулась? У меня-то теперь есть некоторые сомнения, потомкам нашего общего дедушки Джона, который однажды ушел пешком из-под Дерпта к Черному морю арбуз есть, да так и не вернулся на родной хутор, совершенно не обязательно умирать, чтобы пропасть без вести и никогда больше не объявиться. А Женя, по рассказам, пошла в него; к тому же, были в ее жизни разные запутаные обстоятельства, о которых я ничего толком не знаю, какие-то генералы, бывший муж и кандидат в женихи, которые не давали ей житья, так что было от чего бежать. А любить родных у нас в семье не все умеют, то есть, одним эта способность дается в избытке, а другим не дается вовсе, так что не удивлюсь, если Жене было плевать на их переживания. Мне в свое время тоже было плевать, я и сейчас годами не звоню родственникам, потому что просто забываю об их существовании и не чувствую, как идет время, они, бедные, уже устали меня хоронить и, кажется, даже слегка досадуют, когда я в очередной раз случайно объявляюсь - ну вот, все сначала, столько переживаний попусту!
Но все эти подробности мне стали известны много позже, а лет в пять мне как-то довелось услышать разговор родителей о Жене - что вот, дескать, такая была молодая-красивая, а погибла, и даже могилки нет, а потом мама почему-то стала вспоминать, что Женя была очень умная и способная, а в школе часто получала двойки, потому что не хотела ничего учить наизусть, особенно стихи, как уперлась в первом классе: не хочу и все! - так ни одного стихотворения наизусть и не выучила, всем назло. Как чувствовала, что ей это не пригодится, - сказала мама, и ее слова потрясли меня до глубины души, поскольку именно в ту пору мое спокойное младенческое знание о всеобщем бессмертии куда-то делось, и на смену ему пришли бесконечные размышления о небытии и червяках, пожирающих трупы, что неудивительно, если учесть, с какой регулярностью взрослые таскали меня на кладбище и какую чушь несли в ответ на мои вопросы.
Потом еще несколько лет всякое выученное стихотворение из школьной программы казалось мне чем-то вроде гарантии долголетия. Я его учу, значит, я не чувствую, что оно мне не пригодится, значит, все будет хорошо, в ближайшее время я не умру. Двоечники вызывали у меня бесконечную жалость, уж они-то наверняка чувствовали, что школьные знания им не пригодятся, а значит, были первыми кандидатами в покойники, бедняги.
Это, конечно, абсолютно прекрасная модель мира: человек или умирает молодым, или, дожив, скажем, до тридцати лет, принимается вдруг извлекать немыслимую пользу из школьной программы. "Скажи-ка, дядя, ведь недаром..." - декламирует он, и все двери вселенной распахиваются перед счастливцем. "Я вам пишу, чего же боле..." - твердит человек, и все сокровища мира обрушиваются ему на голову, размалывая череп в порошок падают к его ногам. А кто Тургенева про русский язык сможет отбарабанить без запинки, тут же становится президентом земного шара, не меньше.
А все-таки теперь ясно, что тот краем уха услышанный разговор стал одним из важнейших эпизодов моей жизни и краеугольным камнем моего фундамента. Оглядываясь назад, я вижу, что уже очень давно могу заниматься только теми делами, которые сильнее ощущения "не пригодится". Причем, чем дольше живу, тем более становится очевидно, что не пригодится вообще ничего, или почти - по большому счету. Разве только на кратчайший миг. Но некоторые дела захватывают настолько, что ужасающая формула теряет наконец дурацкий свой смысл, ее просто нет, и меня - человека, над которым она имеет власть - нет тоже, есть только восхитительный процесс, и вот это, наверное, настоящая жизнь, как я ее себе представляю.