Как объяснять картины железному волку

В городе на рекламных тумбах появились плакаты "Летняя распродажа", на них изображена счастливая семья с огромными разноцветными пакетами. Всё бы ничего, да только это - внимание! - реклама сети аптек.
Я уже несколько дней завороженно думаю о содержимом пакетов счастливой семьи. Что там? Из предположений внутреннего гусарского полка решусь озвучить только внезапно подешевевшее слабительное. Литры слабительного! Долгожданное облегчение для всей семьи.

…Вот, скажем, хороший мальчик Д. шестидесяти трех лет рассказывает, как ему сорок лет назад делали операцию на желудке. Делали в Днепродзержинске, где оказалась дальняя семья, сумевшая договориться с хирургом-светилом, ради которого принято было ездить аж из Москвы. Хороший мальчик Д. приехал, прооперировался 31 декабря, отделение было почти пустым — кроме пары сиделок и дежурного врача все, кто мог, разбежались. А без малого в двенадцать хорошего мальчика Д. разбудила та самая дальняя семья, пробравшаяся в гастроэнтерологическую палату хирургического отделения с оливье, и икрой, и шпротами, и шампанским, и копченым сыром. И шепотом, в темноте, как маленькие пугливые тараканчики, эта дальняя семья праздновала с хорошим мальчиком Д. и тремя его соседями по палате Новый год, чтобы все было по-человечески; и всем запретным, что принесли, мазали пациентов немножко по губам — и шпротами, и икрой, и сыром, и шампанским, — чтобы все по-человечески же было.

У Линор эти штуки вообще всегда отличные, но вот тут - всё, что можно сказать о бездумном следовании традициям, уместилось в одном абзаце. Не давать мазать себя по губам шпротами - важнейшее и сложнейшее из искусств :)

По Сене плывет баржа, на барже, судя по костюмам некоторых персонажей, свадьба. Вопреки известным (мне) традициям, свадьба происходит под «Болеро» Равеля.
За баржей по набережной бредут одуревшие меломаны, как крысы за дудочником, натурально. И я среди них, и я. Хорошо, что в какой-то момент музыка умолкла, удалось сбежать.

***

Другая свадьба гуляла нынче в каком-то маленьком парке на Монпарнасе. Жених в ярко-розовой тройке, невеста в красном и с рожками на голове. Красивые невыносимо.

***

И кстати о невыносимой красоте. В метро ехала старушка, которая была точной копией бабушки из «Бродячего замка Хоула». Точной коией, повторяю, включая пдбородок и круглые глаза.
Она, кстати, всю дорогу на меня пялилась. Наверное, у них там (в анимационной вселенной) показывают мультики про меня.

***

Сижу за уличным столиком, пью кофе. (Кофе, кстати, чрезвычайно полезен для ног, без него им несколько раз в день по четверть часа передохнуть не дали бы). По направлению ко мне загзагами идет до изумления пьяный дяденька с большой бутылкой в одной руке и маленькой бутылкой в другой. Разоваривает сам с собой со скандальными интонациями, причем двумя разными голосами, чтобы все по-честному. Подойдя ко мне на расстояние трех (примерно) метров, резко остановился, отшатнулся, развернулся и убежал прочь, шатаясь и подвывая от ужаса. Наверное, все-таки надо сменить парикмахерскую.
Похоже, возващаются хорошие времена, когда от меня убегали всякие психи и громко орали не имеющие такой возможности младенцы. Не то чтобы я люблю пугать людей, я больше люблю когда меня не замечают (на этом месте некоторые, знаю, захихикали, но стремление к недостижимому свойственно многим, и я не исключение). А все-таки хороший признак, когда внутренняя правда вылезает на поверхость, как румянец у здоровяков.

***

В другом кафе достаю компьютер, туплю в экран – настроение совсем не рабочее, и меня можно понять. Официант уважительно говорит: о, вы пишете в кафе, как Хемингуэй?
Нет, говорю мрачно, я в кафе думаю, как комиссар Мегрэ.
Он страшно обрадовался и принес мне вторую конфету (первая полагалась к кофе по умолчанию). Сказал, сладкое полезно для мозга. Но мне, похоже, не помогло :)

***

Вообще, тень комиссара Мегрэ бродит тут за мной повсюду, начиная с первого вечера, когда ноги сами вынесли меня на бульвар Ришар-Ленуар (а если по уму, все началось еще раньше, когда заказанная наугад относительно дешевая и относительно же приближенная к Северному, Восточному и Лионскому вокзалам одновременно гостиница оказалась буквально в двух шагах от комиссарского жилища. Не, ну если честно, все-таки в трех. Но все равно.
Комиссара Мегрэ я люблю практически с детства – при том что детективные развязки у Сименона, как правило, притянуты за уши (ну, на мой взгляд, за уши, мне все время кажется, что большинство преступлений раскрывается только потому, что автор знает, кто убийца и подтасовывает события). И при том, что романы Сименона пропитаны наивной обывательской моралью, и как апофеоз ея - «хорошие» консьержки непрерывно стучат на своих жильцов, а положительные-персонажи-без-хуя все как одна демонстрируют навыки вышколенной прислуги и больше ни на что не годятся. (Там у него если проститутка, или танцовщица по сюжету «хорошая», она непременно очень любит заниматься хозяйством, и дома у нее образцовый порядок на радость комиссару.)
Но все это как-то совершенно не мешает, потому что, во-первых, плотная, достоверная атмосфера (и неудивительно, когда так любишь то, о чем пишешь, иначе и не будет), а во-вторых (и это главное), Мегрэ регулярно отпускает преступников (которые хорошие, нищастные, или просто случайно влипли), а кого не выпускает, тому порой подсказывает, как вести себя у следователя и на суде, чтобы быть оправданным, из уважения к воле покойногно выдает за нераскрытые убийства хитрые самоубийства, совершенные ради страховки для семьи, и вообще никого не судит и не порицает, а только старается понять, кроме пары-тройки случаев, когда его совсем уж за живое задело. То есть, он офигительный мужик, этот комиссар Мегрэ, таких один на миллион, даже среди врачей, которым, по идее, сам бог велел.
Ну, в общем, я его как-то очень по-человечески люблю уже много лет, и поэтому, наверное, его тень бродит за мной по Парижу, охраняет от гипотетических неприятностей.
Если завтра комиссар будет столь любезен, что проводит меня до Клермон-Феррана, и там поможет пересесть в автобус до Марвежоля, я ему натурально жертву принесу. Например, выпью рюмку кальвадоса, который, честно говоря, терпеть не могу. Или даже пастиса. А что, зажмну нос, и выпью.

У мамы была старшая сестра по имени Женя, единственная в семье голубоглазая и белокурая; по свидетельствам очевидцев, красавица, а фотографий ее не осталось, кроме младенческих, такое тогда было время. Все те же очевидцы рассказывали о ее необычайно крутом нраве, фантастическом упрямстве, неоисуемом легкомыслии и убийственном обаянии, благодаря которому ей все вышеперечисленное как-то сходило с рук.
Папа мне однажды рассказал, что познакомился с обеими девочками одновременно и запал сперва именно на Женю, но быстро понял, что тут ничего не светит и переключился на младшую сестру. Это вообще отдельная романтическая история о сироте, который впервые в жизни увидел семью, члены которой называют друг друга уменьшительно-ласкательными именами, делятся едой, оставляя другим самые вкусные кусочки, и вообще заботятся и опекают. Папа так страстно хотел стать членом этой семьи, так что на какой из сестер жениться, ему действительно было все равно, или почти, мама-то у девочек общая, а что бабушка Надя была не до конца очеловеченным ангелом, это даже я немножко помню.

Но история совсем не о том. То есть она ВАЩЕ НЕ О ТОМ, настолько, насколько это возможно. Это просто очередная характерная для меня попытка написать рассыпающийся на части роман вместо короткого и внятного рассказа.

Так вот, про Женю. Вскоре после войны, в сорок шестом, кажется, году она поехала куда-то с подружкой торговать трофейным шмотьем и не вернулась. Записано "пропала без вести". Тела и вообще каких бы то ни было следов так и не нашли никогда. Впрочем, как я понимаю, и не особо искали, время-то послевоенное, и бардак был тот еще.
Родители и все остальные члены семьи были уверены, что Женю, конечно же, убили - а как еще объяснить, что она не вернулась? У меня-то теперь есть некоторые сомнения, потомкам нашего общего дедушки Джона, который однажды ушел пешком из-под Дерпта к Черному морю арбуз есть, да так и не вернулся на родной хутор, совершенно не обязательно умирать, чтобы пропасть без вести и никогда больше не объявиться. А Женя, по рассказам, пошла в него; к тому же, были в ее жизни разные запутаные обстоятельства, о которых я ничего толком не знаю, какие-то генералы, бывший муж и кандидат в женихи, которые не давали ей житья, так что было от чего бежать. А любить родных у нас в семье не все умеют, то есть, одним эта способность дается в избытке, а другим не дается вовсе, так что не удивлюсь, если Жене было плевать на их переживания. Мне в свое время тоже было плевать, я и сейчас годами не звоню родственникам, потому что просто забываю об их существовании и не чувствую, как идет время, они, бедные, уже устали меня хоронить и, кажется, даже слегка досадуют, когда я в очередной раз случайно объявляюсь - ну вот, все сначала, столько переживаний попусту!

Но все эти подробности мне стали известны много позже, а лет в пять мне как-то довелось услышать разговор родителей о Жене - что вот, дескать, такая была молодая-красивая, а погибла, и даже могилки нет, а потом мама почему-то стала вспоминать, что Женя была очень умная и способная, а в школе часто получала двойки, потому что не хотела ничего учить наизусть, особенно стихи, как уперлась в первом классе: не хочу и все! - так ни одного стихотворения наизусть и не выучила, всем назло. Как чувствовала, что ей это не пригодится, - сказала мама, и ее слова потрясли меня до глубины души, поскольку именно в ту пору мое спокойное младенческое знание о всеобщем бессмертии куда-то делось, и на смену ему пришли бесконечные размышления о небытии и червяках, пожирающих трупы, что неудивительно, если учесть, с какой регулярностью взрослые таскали меня на кладбище и какую чушь несли в ответ на мои вопросы.

Потом еще несколько лет всякое выученное стихотворение из школьной программы казалось мне чем-то вроде гарантии долголетия. Я его учу, значит, я не чувствую, что оно мне не пригодится, значит, все будет хорошо, в ближайшее время я не умру. Двоечники вызывали у меня бесконечную жалость, уж они-то наверняка чувствовали, что школьные знания им не пригодятся, а значит, были первыми кандидатами в покойники, бедняги.

Это, конечно, абсолютно прекрасная модель мира: человек или умирает молодым, или, дожив, скажем, до тридцати лет, принимается вдруг извлекать немыслимую пользу из школьной программы. "Скажи-ка, дядя, ведь недаром..." - декламирует он, и все двери вселенной распахиваются перед счастливцем. "Я вам пишу, чего же боле..." - твердит человек, и все сокровища мира обрушиваются ему на голову, размалывая череп в порошок падают к его ногам. А кто Тургенева про русский язык сможет отбарабанить без запинки, тут же становится президентом земного шара, не меньше.

А все-таки теперь ясно, что тот краем уха услышанный разговор стал одним из важнейших эпизодов моей жизни и краеугольным камнем моего фундамента. Оглядываясь назад, я вижу, что уже очень давно могу заниматься только теми делами, которые сильнее ощущения "не пригодится". Причем, чем дольше живу, тем более становится очевидно, что не пригодится вообще ничего, или почти - по большому счету. Разве только на кратчайший миг. Но некоторые дела захватывают настолько, что ужасающая формула теряет наконец дурацкий свой смысл, ее просто нет, и меня - человека, над которым она имеет власть - нет тоже, есть только восхитительный процесс, и вот это, наверное, настоящая жизнь, как я ее себе представляю.

( Collapse )

Мой прадед (единственный человек в семье, у которого мои светлые глаза). славен был, в частности, тем, что однажды в приступе бешенства, обороняясь от городового, вырвал из земли фонарный столб. И, кажется, какое-то время успешно им отбивался. Говорят, до войны в семье хранился соответствюущий документ - ну, протокол там, или как это называется. Оштрафовали прадеда на царские рубли, короче.

Думаю, выбирая семью, в которой следует родиться, та самая часть меня, которая единственная имеет какой-то смысл, повелась на эту историю, как миленькая. А вовсе не на совокупляющихся родителей, видение которых, как пишут в инструкциях по выживанию после смерти, посещает дурное как пробка существо, вознамерившееся родиться человеком. Потому что... Не, ну там лажа была, явно. Я же поздний ребенок. Могу вообразить это зрелище.

Но ради капли крови прадеда в жилах все это имело смысл. С годами я все лучше это понимаю. Думаю, кого укушу я до крови, тоже поймет. А так - фиги с маком, с пастернаком.
(а вовсе не с Пастернаком, не подумайте плохого.)

P.S.
А тут лежит донос в эксфразис.

Статья, на котору мне любезно дали ссылку в комементариях, вполне дурацкая, но сделана на невъебенном материале.
Там есть шедевры типа:

Я испражняюсь на нос твоего отца!

Пусть она выйдет замуж за призрака и родит от него котенка!

Пусть Аллах тебя изнасилует!

Пусть твоя дочь выйдет замуж за джина и родит от него трехголового змея!

- и многое другое.

Очень странно и непонятно следующее. Вот в статье описана трудная творческая жизнь автора книжки про ругательства:
Начал заниматься исследованием мата, но на родной кафедре английского языка пединститута, где Владимир Ильич отработал 30 лет, весьма недоброжелательно встретили его научный интерес: " В нашем институте и такая тема... Фи". Ученые дамы все-таки оставались женщинами, полными мещанских предрассудков и в упор не хотели видеть в матерщине объект исследовательской работы. Даже в семье исследователя сейчас после 17 лет работы, десятков докладов на конференциях, защиты докторской, опубликования книги жена и дочки не то, чтобы осуждают отцовское увлечение, но относятся скорее холодно - вежливо. А уж в самом начале реакция женщин-коллег была понятна. Зато мужчины были полностью на стороне своего коллеги, который был вынужден перейти на более вольномыслящую кафедру мировой художественной культуры.

Вот откуда эта традиция: дескать, тетки должны не любить мат, а дядьки должны его любить? Где тут логика? Я еще как-то могу понять, что если у человека хуя нет, то и говорить про него лишний раз не хочется. Но "пизда" - тоже вполне себе матерное ругательство. А жопа так вообще у всех есть. И, тем более, у всех есть бог, с чьей помощью тоже можно страшенно ругаться:
( Collapse )

При том что "Свадьба палочек" - мое личное разочарование года, если не десятилетия, несколько фрагментов романа великолепны, несколько персонажей заслуживают вечной дружбы, и еще там есть несколько слов правды.

Вот, к примеру:
Люди пожирают друг друга во имя любви, семьи, отечества. Но это только предлог - они попросту голодны и хотят чтобы их накормили.

С маникюрными ножницами над этой книжкой надо сидеть, вот чего.

... умереть, собственно, от бесконечной печали и разочарования, предчувствие которого с самого начала маячило в конце тоннеля.

Новый Кэрролл по-прежнему чертовски хорош - если мы говорим о литературе. И соверешенно невнятен и невменяем, если мы говорим об... ну, я не знаю, об идеологии, что ли.
Я слишком его люблю, чтобы не видеть тупик, в котором он топчется. Слишком хорошо понимаю происходящее, чтобы считать это помрачение временным. И слишком уважаю его право топтаться в этом тупике, чтобы негодовать.
Только и остается - печалиться.

прочитать Джонатана Кэрролла и умереть,
да-с.